Внешний вид: тёмная рубашка, камзол с кольчужными вставками, капюшон-накидка, длинные перчатки с широкими крагами,брюки, высокие сапоги на мягкой подошве.
Инвентарь: огниво, кремень, чистый носовой платок.

Держать лицо или, вернее, прятать его под маской, в Орлее учат с раннего детства. Особенно, дворян и бардов, но Лелиане, так или иначе, повезло приобщиться к обучению и тех, и других. Только с возрастом, когда количество накопленных ошибок и горьких воспоминаний превращалось в один огромный камень на душе, "маска" пошла трещинами. Предательство Кусланд, смерть Джустинии, постоянная работа во благо Инквизиции, когда на сон остается, в лучшем случае, часа четыре в сутки... это выматывало, доводило, добивало, как и необходимость быть всё такой же непробивной.
Тайный канцлер знала обо всём, что происходило в замке и за его пределами. Знала обо всех и это знание натолкнуло её на совершенно странный поступок.
"Когда всё случилось впервые?" - Женщина убирает острие пера от клочка бумаги, где вывела единственную строчку, легко, склонившись, дует на чернила, торопясь, чтобы они высохли. Аккуратно складывает листик вчетверо, капает воском на уголки, скрепляя.
"Я опять об этом попрошу?" - Подымается из-за своего стола, проходит вниз, на лестнице ловя одного из своих шпионов, почти с улыбкой просит передать записку Железному Быку: "Скорее всего, в это время, Вы найдете его в таверне. Просто передайте записку, спасибо". Вновь возвращается к столу. На месте не сидится. Рыжая, чувствуя как от одной мысли о том, Что она хочет сделать, мурашки бегут по коже, подходит к статуи Андрасте, поправляет свечи, становясь на колени, складывает ладони и прикрывает холодные голубые глаза, в которых ни тепла, ни душевного пламени - льдинки; молится, старается вспомнить хоть одну строчку из Песни Света, но в голове только воспоминания.
"Создатель, если соизволишь сегодня посмотреть на Скайхолд, не смотри туда, где буду я, ибо я грешна" - Ниже склоняя голову, чувствуя как кончики недавно стриженных волос щекочут чувствительную кожу, женщина нервно сглатывает. Хорошо, что на неё сейчас никто не смотрит.

"Маска" идет трещинами всё больше. За полчаса до полуночи, когда даже вечно шумные вороны усаживаются на своих насестах; помощники и доверенные люди расходятся по своим комнатам, рыжая неспешно, стараясь держаться в тени коридоров и лестниц, спускается в подвалы. Здесь холодно. Сквозняки и заунывное эхо ветра разносятся далеко, но в закрытых тяжелыми дверями камерах и подсобных помещениях относительно терпимо - сестра Соловей знает, уже - знает. А тогда, когда она впервые спускалась сюда не по долгу бремени обязанностей, а из-за бремени страшного желания, этот вопрос беспокоил. Сейчас же ничего не беспокоит, кроме назойливо и неприятно стучащейся у висков, сумасшедшим ритмом крови, мысли, что воин не придет.
Стражники уже давно в караулке, греются разбавленным элем и за это, в иное время, они бы получили великолепную выволочку, но сейчас тайный канцлер даже рада, что никто опять ничего не услышит и не узнает: слишком толстые стены, слишком глубоко под землей, слишком опасное знание и запретные действия. Всё - слишком. "Маска" держится едва-едва. Дыхание чуть частит, сердце - тоже. Будто это не страшная и одна из самых опасных женщин Скайхолда забирается в самый темный угол подземелий, а просто - женщина, ищущая искупления.
Дверь, петли которой были смазаны после предыдущей встречи, подается с трудом - в старой пыточной тьма, полнейшая, кромешная, но бард помнит наизусть расстановку полуржавой "мебели" и, ловко обходя свисающие цепи, скрепленные вбитым в потолок крюком, ведет ладонью по стене, пока пальцы не упираются в скобу, удерживающую факел с заново просмоленным навершием.
"Если он не придет, то..." - прислоняясь спиной и макушкой к холодной стене, женщина прикрывает глаза, выдыхает, перебирает вынутые из кармана огниво и кремень. О её слабости знает только этот кунари, вернее - о том, что Лелиана признает свою слабость, что она умеет и готова просить, вот в такие моменты - когда нервы идут на излом, когда от воспоминаний просто хочется напиться в дымину, а тайный канцлер не пьет больше; когда собственная сила, собственная самодостаточность, превращаются в прах, летящий к чужим ногам.

- Я здесь. - Услышав шорох одежд да почувствовав дыхание ветра из-за приоткрывшейся двери, женщина оборачивается, выравниваясь, прекращая держаться за стенку. Щелкает огнивом, высекая искры, чтобы зажечь единственный факел в глубине помещения. "И даже если кто будет проходить по коридору, отсвета из под плотно закрытой двери не видно". - Поспешная мысль, будто шпионка пытается оправдать свои действия, хоть какие-то из всего того безумия, которое уже началось.
Рыжий и тёплый свет от огня озаряет помещение, заполненное зловещими предметами; женщина делает шаг-второй вперед, становясь спиной к факелу - на её лицо падают тени капюшона, Лелиане снова, до истомной боли, стыдно и горячо от того, о чем она просит... на что согласились.
- Ты никогда не опаздываешь? - Женщина, по-привычке, заводит руки себе за спину, сжимая ладони, пряча их. Каждый раз самый невыносимый момент именно этот - начало встречи. Дальше всё проще и злее, но сейчас, когда в комнате, едва освещенной единственным факелом, она может рассматривать фигуру подходящего к ней рогатого великана, шпионка чувствует себя маленькой девочкой, а не первостатейной стервой.
"Я снова сломаюсь. И рада этому?!"

С Быком было просто. Именно такой фразой и описывалось всё. Просто взять и забыть о том, что она кому-то что-то должна и обязана, просто сломаться, как от удара тупым мечом по тонкой руке; просто ни о чем не жалеть, пока она здесь… Но до того, как придет облегчение и благословенный усталый покой, требовалось страшное – отвечать на вопросы, повиноваться и признавать, что всё, что происходит – нравится. Что она – Лелиана, левая рука покойной Верховной Жрицы, именно такая – желающая искупить свою вину, склонить голову, зайтись в экзальтированном волнении, желающая здесь, сейчас и именно так, как заблагорассудится Железному Быку.
Когда кунари подходит слишком близко, не оставляя между ними и шага, хочется сбежать, но рыжая стоит на месте, разглядывая рубцы, старые и свежие, на груди воина; пальцы, крепко сжатые за её спиной, размыкаются, руки опускаются.
- Если долго спать, придут кошмары. – Шпионка подымает голову, чтобы смотреть в лицо склонившегося воина, говорит тихо.
От него пахнет выпивкой и мускусом, как обычно. У него тёплые шершавые руки с огрубевшей кожей – как у каждого, кто привык решать всё боем и силой. Капюшон падает с головы рыжей и она в первый раз испытывает волну слабости, проходящую мурашками вверх по позвоночнику и колкими прикосновениями внизу живота, подкашивающую колени.
- Я думаю о шрамах и памяти, которую не вытравить. – Быстро, за миг до этого прикусив и отпустив свои губы, признается тайный канцлер, в манере барда – уклончиво, потому что рассказывать всё – ночи не хватит, а у них есть только несколько часов и ничего кроме. Женщина устраивает свои ладони на широкой груди воина, сквозь перчатки едва чувствуя тепло кожи. Ведет пальцами по самым заметным из рубцов; если бы те были свежими, растравливала бы раны, хотя здесь и сейчас испытать боль хочет именно она.
Лелиану раздевает только Бык. Это настолько странное ощущение, когда вся броня одежд оказывается, вещь за вещью, открытой и открывающей виды на незащищенную более ничем кожу, по чужому (или взаимному) желанию. Женщина, вздрагивая от прикосновений к груди, убирает ладони от тела кунари, зубами стягивая свои перчатки, бросая их на ближайший стол.
Вовремя, потому что в следующее мгновение, прижавшись к Быку, Лелиана уже отчетливо признается сама себе, что она прижимается не по воле силы рогатого, а еще и потому, что отчетливо хочет этого. Сосок, зажатый играющимися с ним пальцами, твердеет, за ним – второй: очень сложно скрыть возбуждение, особенно, когда скрывать его не хочется, когда хочется бросить себе под ноги «маску».
Облизывая свои губы, сглатывая горячую слюну, рыжая подымает голову, кончиком носа и скулой едва пройдясь по коже любовника… или дознавателя… или исповедывающего – как посмотреть. Подаваясь вперед, всем телом на кунари, отираясь об отчетливо, даже сквозь одежду, напряженную плоть, бард смотрит ему в глаза мгновение, а потом едва отстраняется, позволяя сдернуть с себя тяжелые «латы» одежды.
Холод мажет по светлой и нежной коже, но Лелиана не желает замерзать, а потому протягивает руки вверх, обхватывая Быка за толстую сильную шею.
«Что я сделала? Опять убивала. Во имя Инквизиции, но не во славу её. Опять лгала, приказывала травить и допрашивать, посылала в разведку, как на верную смерть. Только простые воины гордятся своими победами», - в глазах, льдистых и холодных, мечется паника и желание это всё выбросить из головы. Искупить вину или, хотя бы, поверить, что она может быть перекрыта болью или кратким, но опьяняющим, забытьем.
«Я виновата. Сотню раз виновата в том, что не могу придумать других решений; что больше нет времени на другие решения; что я по горло в крови; что я до сих пор не могу смириться ни с одной потерей,» - у кунари пытливо-спокойный взгляд, еще не ставший стальным и жестким. Поднимая голову, подчиняясь, потянувшись, напрягая тонкую шею, по которой давно плачет удавка или виселица, рыжая заглядывает ему в глаза, приоткрывает губы.
- Накажи меня. – Шёпот получается почти злым, страстным, горячим дыханием обжигая чужую кожу. Губы уже сжимаются, а языки переплелись почти яростно. Губы шпионки отдают травами и горечью - она слишком взрослая и умная женщина, чтобы не заботиться о последствиях, а то, что одна из травниц смотрела на тайного канцлера Инквизиции ошалелым взглядом - совершенно не важно. И слухи не пойдут - о рыжей предпочитают не болтать.
Невольно напрягая бедра и ягодицы, Лелиана зажимает ладонь воина между своих ног, становится на носочки, вытягиваясь, крепче обнимая за шею, сдерживая желание ухватиться за рога великана.
– Пожалуйста. - Здесь диктует правила не она – это не её поле, но левая ладонь уже скользит по рельефному плечу, груди, задевает ноготками сосок, оставляя тонкие белесые царапины, что тут же сойдут, вокруг него, опускается по боку кунари на пояс. Пальцы вцепляются в ремень штанов.
Напору Быка невозможно противостоять: рыжая поддается, почти умоляюще смотря ему в глаза, широко распахнув свои. Уже нечем дышать – слишком жарко, его поцелуи, долгие, сильные, после которых губы будут припухшими и дергающими болью, будто незажившие раны, мешают дышать. Дышать невозможно! Как всегда, захлестывает с головой волна паники и желания. Прихватывая его широкий язык губами, потягивая, лаская своим, женщина лишь мыслью умоляет дать ей вздохнуть – носом дышать не получается, легкие горят. Пальцы чуть сильнее сжимаются на шее и пряжке ремня: Лелиана пришла сгореть и очиститься и она это сделает, ей позволят.

Горячо и болезненно-хорошо от одной только мысли о том, что она это делает, что она пришла, попросила и ей согласились помочь. Осторожные тиски грубых пальцев на тонкой шее вновь вызывают дрожь; женщина отшагивает назад, почти пьяно поводя языком по своим припухшим губам, сглатывает, чувствуя как тяжело дается движение, когда пальцы сжимают, крепко держат, но крепче держит на месте, рядом с Быком, почти что у ног его, внимательный и лишенный жалости взгляд кунари. Эта связь, лишенная нежности и хоть чего-то, отдаленного напоминающего чувства, как о них поют в балладах, чувственнее и злее. И дороже, чем собственный стыд и гордость.
Заведенные за спину руки, не раз обрывавшие чужие жизни, шпионка даже не думает напрягать или сопротивляться. Наоборот - рыжая изгибается, отводя плечи назад, до тонких отголосков боли в мышцах; свет факела лживым багрянцем и золотом мажет по коже, вычерчивает линии ключиц и оттеняет их, ложится на тонкую шею и грудь, не скрытую более одеждой.
Вздыхая, делая шаг-второй назад, вслепую, не сводя внимательного взгляда в тела воина, по голой коже которого пляшет собственная тень, потому что более к Железному Быку сейчас никак не прикоснуться, лишь ощущать его движения, прикосновения и ритм шагов, рыжая послушно идет спиной вперед. Тревожный перезвон металла. Слишком громко и резко. Сердце подскакивает, участившимися ударами грохочет в клетке рёбер, Лелиана хватает на вздохе больше воздуха, от волнения, от знания, что произойдет дальше, по телу вновь проходит дрожь. Женщина отчетливо понимает, что ей уже слишком горячо и влажно, хотя в пыточной нет тепла и тонкая кожа, усыпанная едва заметными веснушками, уже берется мурашками.
Воспоминания накрывают волной, но шпионка, медленно поводя головой из стороны в сторону, будто пытается их отогнать - есть только здесь и сейчас и нужно наслаждаться этим моментом.
Кунари не смотрит на нее, это почти оскорбляет, это тоже - испытание, когда не уловить взгляд; собственные запястья, лишившиеся тепла чужих рук, взамен попавшие в жестокие обьятия металлических оков, будто прошивает насквозь, как арбалетными болтами, этим равнодушным холодом вещей из пыточной. Ёжась, а после вновь пытаясь расслабиться, Лелиана подымает голову вверх, смотря на собственные руки, сцепленные и скрепленные. Когда Бык обнимает, чтобы поцеловать, женщина тянется ему навстречу, жадно ловит его поцелуи, смотрит в лицо, перечеркнутое повязкой, чуть поводит бедрами, когда кунари начинает стягивать её штаны. Холод касается теплой и чувствительной кожи внутренней стороны бёдер - рыжая тихо выдыхает, тут же, цепляясь за прозвучавшие слова, за дурманящий голос рогатого, подтверждает и просит: "Накажи".
Босиком на камнях, чуть поджимая одну ногу, по-птичьему, тайный канцлер старается не двигаться, чтобы цепи, держащие её руки не звенели. Поворачивает голову, запрокидывая её назад, по шее и плечам щекоткой проходятся пряди стриженных волос, Лелиана пытается рассмотреть ушедшего с поля зрения воина.
"Что?!" - Дёргаясь таки, поворачиваясь, да так, что цепи взвизгивают звоном и руки сводит болью, рыжая смотрит на закрывшуюся дверь.
Захлестывает паника, неверие, подозрение, злость. Кусая недавно лишь целованные губы, шпионка тихо выдыхает стон разочарования. Холодно, когда нет даже единого прикосновения и даже теплый воздух чуть хмельного дыхания не долетает до её обнаженной кожи, становится совершенно невыносимо. Стоять на камне того неприятнее. Хочется повиснуть на цепях, напрягая руки, но тогда боль усилится стократ и долго так не провисеть. Приходится переступать с ноги на ногу.
"Обманщик! Лжец! Нет, он не забыл ключи, он... наказывает" - очередная волна паники сменяется на что-то темное, почти довольное, почти счастливое в душе.
"Так мне и надо. Я просила." - встряхивая головой, Лелиана становится ровно, потом изгибается, ощущение горячей щекотки в паху, ноющего тепла пониз живота. Приходится скрещивать ноги, зажимать и напрягать бедра, потом вновь приказывать себе остановиться и смиренно принимать пытку, как есть.
Принимать чужое право и власть диктовать условия. Принимать факт, что всё так, как есть и будет только так, и что мир - жесток, как холодные камни темницы.
Сглатывая горячую слюну, женщина трется щекой, носом и губами о свою руку. Потом закрывает глаза, выравниваясь, чувствуя как колет иголочками онемения руки.
"И придет тьма. А за нею - рассвет" - Лелиана закрывает глаза, отказывая себе в праве смотреть на пляшущую по стене тень факела и полосу света. Шпионка наказана, в первую очередь - собой же. И самое страшное, когда приходит мысль, прошивающая насквозь: "Я ведь счастлива, что Бык оставил меня в холоде и онемении. Я счастлива, что он - вернется. Когда захочет. Когда сочтет нужным, но я..." - колени подкашиваются от мысли о собственной слабости перед одноглазым воином. От сладкой мысли о том, что он солгал. Тьма. Онемение. Холод. Стук сердца. Вновь откинув голову назад, выгнувшись, женщина доверчиво подставляет незащищенное горло темноте и неизвестности. Дурные овцы на заклании блеют, она же - добровольно взошедшая на собственный жертвенник... символ искупления. И ждет своего судью, любовника и палача.

Тьма, холод, отсутствие мыслей, треск чуть чадящего факела. Долго - слишком долго, но молиться Создателю или занимать свои мысли хоть чем-то нельзя. Тьма, опустившаяся на душу той, что действовала во благо, но какой ценой. Искупление. Вопрос вины за то, что не смогла иначе быть. Или не захотела?
Когда от холода, угнездившегося, кажется, в каждой пяди тела, стало почти всё равно на всё, лишь слабое желание, чтобы Бык поскорее пришел, озаряло сознание изнутри, послышался шорох, потом сквозняк от открывшейся двери мазнул по коже и шаги, тяжелая поступь кунари, заставили женщину открыть глаза и повернуть голову.
От вида рогатого, вытаскивающего свой ремень из широких штанов, от запаха хмеля, закружилась голова. Холод, сосредоточившийся ниже пупка, прикосновением ремня, вызвал дрожь и жар. Облизав свои побледневшие губы, рыжая скосила взгляд, опуская голову, следя за тем, как движется рука воина, как от возбуждения, страха и болезненно-желаемого ожидания продолжения твердеют её соски, как напрягается подтянутый живот и вздымаются груди, когда горло перехватывает остановившимся дыханием.
Подымая голову, повинуясь, смотря как щерится в улыбке кунари, шпионка почувствовала, что слаба - она не сможет вырваться, даже если бы такая мысль и необходимость сейчас посетили. Потому что эта цель - пройти сквозь боль, для Лелианы сейчас важнее, а средство... как обычно, жестокое и злое, как улыбка на губах Железного Быка.
Вздрагивая от его слов, тайный канцлер полуприкрыла глаза, вспоминая, понимая, что невинных не было - только виновные. Но это не отменяет того факта, что она распоряжалась их жизнью, она решала когда и как её оборвать, более не давая шанса ни навредить её целям, ни исправиться. Воин бил немного не теми словами, но сейчас женщина не желала этого обьяснять.
- Слишком редко вижу. Я не знала большинство убитых. - Признание получается совершенно будничным, от того еще более страшным. Как кошмары о насилии и бессилии, от которых шпионка прячется бодрствованием.
Бык ударил. Взвизгнувшая полоска кожи ремня шлёпнула по заднице, одаряя болью. Женщина выгнулась, дернулась на цепи, открывая рот, усилием воли пережимая спазмом горло, чтобы не выдать ни звука. Кляпа нет - и это тоже часть наказания, поскольку кричать о своей боли нельзя. Опасно. Близко к разоблачению. Пытка страхом, что их найдут и увидят. Изощренное издевательство.
Рыжая опускает голову, чувствуя, как дрожат её руки; и в тот же миг ремень еще раз соприкасается с кожей. Сильнее. Злее. Стискивая едва слушающиеся пальцы в кулаки, Лелиана прикусывает губы, зажимает их зубами, закрывая глаза до рези, до боли в напряженных веках.
Больно. Холодно. Слабость бьется по телу. Бьет у висков шумом крови.
"Так надо."
Женщина тихо скулит на каком-то по счету ударе, срываясь на этот жалобный, оголяющий еще душу звук - рыжая доверилась Быку, показывая, что ей уже невыносимо, уже больно, что она перед ним и пала к его ногам морально. Откровенно признается. С болезненным удовлетворением.
- Ещё.

Очищение болью, как очищение огнем, но пока что - мало. Слишком мало, чтобы чувствовать себя пустой и свободной от вины. Хоть ненадолго. Лелиана давно стала реалисткой, а потому не тешит себя надеждой, что способна навсегда избавиться от вины - только смерть избавит. Но смерти своей женщина не хочет, тем более - сейчас, когда Инквизиция только-только набрала силу, когда мир еще на пороге гибели, когда она сама, тайный канцлер, не может никому передать дела, сбросить терновую маску с лица и стать простой и обычной смертной. Впрочем, кажется, как далеко бы рыжая не пряталась, ее найдет судьба.
Щелчок ремня бьет по воздуху, мимо кожи. В ошибки и дрогнувшую руку Быка шпионка тоже не верит - хорошо его знает, лучше, чем кунари её, хорошо видела каков он в бою, а потому тело сводит приятной дрожью ожидания изменений условий пытки. Цепи звенят и руки Лелианы, на миг получившие тень свободы, вспыхивают болью и иголочками дрожи от плеч, до кончиков судорожно сжатых и расслабленных тут же пальцев. Тихо охнув, женщина опускается на холодный камень острыми худыми коленями, ежится от вновь целующего её тело ощущения холода. Это настолько притивоестественно, настолько возмутительно не правильно, что удовольствие от того, что с ней такое вытворяют, становится ярким и глубоким.
- Слушаюсь. - Выдыхает, будто стон, единственное слово, которое вызывает горячую волну от солнечного сплетения вниз. Тайный канцлер никого не слушается, даже Инквизитор, скорее, является для неё большим остроухим ребёнком, которого надо направлять, а Железного Быка сейчас и только здесь - слушается. Потому что шпионка всегда хотела быть подле кого-то, быть чьей-то тенью, растворяться в чужих приказах, дополнять, ей это необходимо, а получается лишь так.
Горло пережимает ремнем, сдавливает позвонки, гортань, вздохнуть успела, а выдохнуть почти никак. Выгибая, запрокидывая голову, пытаясь выдохнуть и глотнуть немного воздуха, женщина чувствует, как ей почти страшно, почти больно и хорошо так, что волоски цвета тёмной меди влажнеют.
Приоткрытый рот, широко распахнутые глаза, тонкая морщинка между бровей - поднимая голову, смотря в лицо допрашивающему, бард тихо, еле шевеля губами, произносит:
- Я чувствую удовлетворение, когда помехи исчезают. Я чувствую.. - Судорожно хватануть хоть немного воздуха, от нехватки которого голова закружилась и слабость пошла по телу так, что если бы не цепи, удерживающие руки, рыжая пала бы к ногам кунари, ещё ниже.
Он расстегивает свои нелепые штаны, снимает сапоги, продолжая удерживать ремень, продолжая держать на цепи. Бык и лиса, хвост которой он прижал, да только, если лисы , попав в капкан, готовы лишиться лапы, Лелиана готова лишиться большего - себя. Сейчас. Здесь. С ним.
Утыкаясь лицом между ног воина, ощущая запах тела, видя и чувствуя напряжение и желание рогатого, рыжая переживает еще одну волну болезненного удовлетворения.
- Да. Нравится. - Тихо шипит, а потом приоткрывает рот, горячий изнутри из-за волнения и возбуждения барда. От движения горло напрягается сильнее, импровизированная удавка, кажется, сейчас перетрет тонкую кожу и обязательно останутся следы. Плевать. Никто не смотрит на шею тайному канцлеру, никто не знает насколько желанно это ощущение - независимой власти над собой. Не как над фигурой в политической игре, а просто как над женщиной.
Медленно губами накрывая головку, влажным и чуть подрагивающим языком по ней. Плечи сводит от желания оказаться ближе, руками обхватить за бедра, пальцами впиваясь в ягодицы. Почти простонав, бард, через боль в шее (хорошо, что ремень чуть послаблен), подается вперед, насаживаясь ртом и долгой щекочущейся лаской проходясь языком по члену воина. Глубже, пока плоть не упирается в горло, почти вызывая спазм, который приносит лишь боль в шее. Стон, грудной, глубокий, заставляет немного содрогнуться и, теснее сжимая губы, прикрывшие собственные зубы, чуть отстраниться, лишь чтобы снова двинуться вперед. Медленно, дразняще-медленно, но не только затем, чтобы извести своего палача, а еще и потому, что каждое мгновение приносит дикое удовольствие. Смотреть в глаза почти невозможно - с такого положения, но Лелиана смотрит вверх, не отрешенно, как делала бы девица из любого борделя, а почти со щенячьей преданностью: "Тебе ведь хорошо? Я хорошая? Я искупаю свою вину?"

Каждый раз есть тонкая грань опасения, что всё пойдет насмарку; изломом станет чужое желание просто удовольствия, просто разрядки. Правила игры и ставки слишком высоки, чтобы всё обрушилось из-за мимолетной только лишь похоти одного из двоих шпионов. Лелиана может отвечать только за себя и даже в моменты почти экзальтированного желания раствориться и сломаться, в сознании остается тревожная мысль о том, что это не для одного лишь простого и чистого удовольствия. Это вообще не в удовольствии дело, а в искуплении, забытьи, может даже, мести самой себе и своему прошлому. А еще гнев. Много чистого гнева незаживающей раны - по Создателю. За то, что он отвернулся. И по вере, за то, что, может быть, левая рука Верховной Жрицы уверовала в пустоту. Фарс. И за неверие в слова Джустинии, которой больше нет, тоже сдавливают тиски вины, куда там ремню кунари. Куда там силе его рук, сжимающих рыжие волосы, куда там напору его движений, когда рогатый толкается бедрами вперед и приходится расслабить свое горло, чувствуя как тонкая нить горячей слюны сбегает с уголка рта, падая на грудь. Чувствуя, как спазматическое напряжение мышц проходит, а Бык толкается в её рот, так сильно, что снова не продохнуть. Взвякивают кандалы, когда рыжая судорожно дергает руками, сжимает-разжимает пальцы, закрывает глаза.
Момент покоя, когда дается возможность вздохнуть, когда больше нет соленого жара члена, сжатого её губами. Тайный канцлер послушно и неловко подымается с колен, застывая, как марионетка, расставив руки, висящие на цепях, в стороны, полагаясь на цепи, что держат запястья. Только вот этот момент перерыва, отдыха, вызывает почти раздражение: "Мне не нужно жалости" - вспыхивает грозовым сполохом во взгляде голубых и вновь ледяных глаз. Будто не Лелиана только что пыталась заглядывать предано в лицо тому, кто удушал её ремнем и имел в рот, как последнюю шлюху.
Но они играют по правилам и этой партии далеко до эндшпиля. Женщина медленно расставляет ноги, становясь на камни, которых прежде не касалась босыми ступнями и голыми коленями. По замерзшим ногам вновь отдает холодом и почти болью. Единственное, чего сейчас не понимает рыжая, - почему Бык тоже захотел быть босым, почему он захотел чувствовать хоть каплю того, что на свою шкуру призывает грешница.
"Он знает, что делает, он не сорвется. Мы договорились, еще тогда, в первую встречу". - Шпионка доверяет воину, иначе всего происходящего и не было бы, но свое привычное настороженное отношение ко всему уже никуда не деть и за это тоже нужно бы искупить вину.
Желание кунари так же очевидно, ощутимо и остро, как желание Лелианы забыть о огненной буре собственной памяти. Забыться больше болью, больше чем удовольствием. Унижением. Чужой разрядкой. Только бы всё не испортить и не перевести в разряд просто секса. Не позволить испортить. Поскольку она пришла, она позвала, она предложила и она ведет, пусть едва не висит сейчас на цепях и настоящих, и цепях своих пороков и страхов. "Всё. Всегда. Сама." - негласный принцип рыжей.
Заминка в мгновение прекратилась, полоска кожи уже не сдавливает шею, но дышать свободно не хочется. Лелиана шумно выдыхает, когда Бык первый раз, почти-ласково, ударяет ремнем между её ног. Краткая вспышка боли и онемения тела. Хочется заскулить и упасть, повисая на цепях, касаясь своими замерзшими и негнущимися пальцами горящей от болезненного прикосновения кожи. Вспышка этой боли дарит забытие на миг. Это так сладостно, это так прекрасно, что скулеж превращается в прочувствованный и зовущий стон. Из-за этого стона удовольствия, рыжая едва не пропустила вопрос. Ей вообще не хочется отвечать, ни на один из вопросов. Ей вообще не хочется диалога. Только молчать и чтобы Железный Бык зажал своей "жертве" рот, потому что не кричать она уже не сможет.
Второй удар заставляет прикусить себе язык до крови, вспышка белесой боли прошивает всё тело. После третьего женщина дрожит, глотая свою кровь. На глазах выступают слёзы. Удовольствие, слишком противоествественное для многих, прошивает от корней волос до мизинчиков. А когда воин ведет ремнем между половых губ шпионки, когда почти-участливо и почти-заботливо вновь спрашивает о желании, напоминает о бремени отдавать приказы и упиваться собственной властью. Упиваться тем, что умеет делать... Лелиана поводит дрожащим и дергающим болью языком по выделанной коже инструмента "пытки", смотрит немигающе в глаза, чувствуя как до сих пор ноет её тело. И только сильнее желание, такое, что кажется, будто влага сейчас будет сбегать по внутренней стороне чуть подрагивающих бедер.
- Я хочу, чтобы ты меня ни капли не жалел, имея сейчас так, чтобы я и кричать от боли не могла. Чтобы я не дышала. - Припухшие губы исторгают совершенно черные слова, рыжая подается вперед, льнет в великану и тут же отшагивает, запрещая себе получать хоть каплю чужого тепла и жара: пытка холодом остается. "Я приказываю калечить меня своей страстью" - читается приговор в холодном взгляде, пускай бледные щеки женщины еще влажны от злых слез боли и очищения.
Ей так хорошо сейчас было, ей так хорошо будет, когда тайный канцлер захлебнется собственной болью, потеряет контроль, доверив свою жизнь в чужие руки, плюя лишь здесь и сейчас на свой долг. Но этот момент ожидания - мучителен и сладок, пока кунари, смотрящий на неё с таким желанием, решит и решится.